В конце лета глава министерства энергетики РФ Николай Шульгинов заявил, что энергетическая стратегия России до 2050 г. будет готова уже к концу текущего года. При этом в 2022 г. министр анонсировал выход стратегии-2050 к середине 2023 г.. Смещение сроков, по словам Шульгинова, связано с «большим количеством неопределенностей в отрасли». «Нефть и Капитал» попросил отраслевых экспертов рассказать, что, по их мнению, обязательно должно быть включено в обновленные стратегические планы. Но есть и еще один, пожалуй, главный вопрос: а нужна ли вообще новая энергетическая стратегия в отсутствии принципиально новых идей и подходов?
Нефть и газ
Помимо энергостратегии, существуют также нижестоящие документы, такие как генеральная схема развития нефтяной отрасли, напоминает директор по исследованиям Института энергетики и финансов Алексей Белогорьев. Она уже принята и сохраняет актуальность. В генсхеме, в частности, указывается, что в России сохраняется большой потенциал роста добычи нефти, даже без вовлечения какой-то экзотической ресурсной базы вроде арктического шельфа. Да, доля менее рентабельных запасов поступательно растет (в частности, поэтому и потребовался переход от НДПИ к НДД, так как более половины добычи, облагаемой НДПИ, по сути, стало льготироваться).
«Ресурсная база ухудшается, но это ухудшение идет не настолько быстро, чтобы можно было говорить об исчерпании рентабельных запасов как о ключевой проблеме, – отмечает эксперт. – Перспективы добычи упираются, прежде всего, в ценовые, налоговые условия и в наличие спроса. В последние несколько лет мы сталкиваемся с периодическими кризисами спроса и одновременно с целенаправленным ограничением добычи в рамках ОПЕК+. На мой взгляд, такая ситуация будет сохраняться и в дальнейшем».
Энергостратегия в части, касающейся нефтяной отрасли, по мнению Белогорьева, должна отталкиваться именно от спроса. Каким мы ожидаем внешний спрос, его пик, с учетом эмбарго, введенного Европой? И внутренний спрос: какой мы видим роль нефтепродуктов в России в 30-40-50-е годы? Учитывая, что параллельно ставятся, например, достаточно амбициозные цели по развитию рынка газомоторного топлива, который напрямую конкурирует с нефтепродуктами. Также нужно учитывать планы по электромобилям и водородному топливу.
«Надо понять, как это все сочетается. Но ни энергостратегии до 2035 г., ни нефтяная генсхема эти вопросы подробно не рассматривают», – подчеркивает Белогорьев.
Помимо общей ориентации на спрос, в энергостратегии должны быть прописаны организационные решения, как устроена отрасль, отношения государства и частного бизнеса, организация работы рынка. Причем каких-то кардинальных изменений, по мнению эксперта, здесь не нужно. Белогорьев не считает, что по нефти в стратегии можно прописать что-то принципиально новое, тем более, что никто до конца не понимает, что будет с внешними рынками. С другой стороны, следует учитывать, что нефть плотно увязана с низкоуглеродной стратегией.
«Если мы действительно нацелены на нулевые выбросы к 2060 году, нужно, конечно, что-то делать, как-то дестимулировать потребление нефтепродуктов на транспорте, – говорит замглавы ИЭФ. – Но как это делать, и чем замещать нефтепродукты? Эти вопросы тоже нигде не отражены».
С газом ситуация иная. Нефтяная отрасль была реформирована еще в первой половине 1990-х гг., тогда как в газовой до сих пор сохраняются рудименты плановой экономики. Сейчас как раз обсуждается, что делать с газовой отраслью, учитывая падение экспортных доходов. По нефти, нефтепродуктам и углю уже во многом удалось (хотя и не полностью) заместить потерянные рынки, и перспективы выглядят, если и не оптимистично, то более или менее приемлемо, отмечает Белогорьев. Однако потери газового экспорта в Европу — необратимы, а это было главное направление и с точки зрения объемов, и с точки зрения доходов, в т.ч. для государственного бюджета. В прошлом году трубопроводный экспорт в ЕС снизился на 80 млрд кубометров, еще около 40 млрд куб. м. Россия потеряет в 2023 г., общий трубопроводный экспорт в Европу, без учета Турции, опустится до 22-24 млрд кубометров. И если отношения с Евросоюзом не улучшатся в ближайшие годы, то к 2030 г. Россия будет поставлять в ЕС не более 10-15 млрд кубометров по сравнению со 140 млрд в 2021 г.
«Фактически рынок потерян, и в силу специфики трубопроводной инфраструктуры, заместить эти объемы оперативно невозможно (особенно в стоимостном выражении). У России есть наполеоновские планы по строительству газопровода «Сила Сибири-2» в Китай, но если они и будут реализованы, то первые поставки начнутся не раньше 2030 года», – указывает эксперт.
Что касается сжиженного природного газа, в действующих санкционных условиях развитие этого сектора находится под большими рисками. Помимо технологических проблем, связанных с санкциями (был введен запрет на поставки в Россию технологий и оборудования для крупнотоннажных СПГ-заводов), есть и проблемы спроса, пока потенциальные. Сейчас мировой рынок сжиженного газа находится в состоянии умеренного дефицита, и такая ситуация сохранится еще на протяжении примерно двух лет. Однако потом будут введены в строй новые СПГ-проекты в разных странах (прежде всего, в США и Катаре), и примерно с 2027 г. новые российские СПГ-проекты окажутся в очень конкурентной среде. Плюс к этому времени есть риски потери доступа к европейскому рынку СПГ, а почти все действующие российские проекты по сжижению газа, кроме «Сахалина-2», ориентированы именно на Европу. И в последние полтора года эта зависимость только возросла. На Европу как логистически наиболее удобный рынок ориентированы, по всей видимости, и почти все строящиеся и планируемые заводы, включая «Арктик СПГ 2», «Балтийский СПГ» и «Мурманск СПГ». Кроме того, у России большие сложности с созданием своего флота газовозов. Так, проект «Ямал СПГ» в основном обслуживается иностранными (как с точки зрения владения, так и с точки зрения управления) танкерами. Своего флота у «Новатэка» нет, а у «Совкомфлота» — буквально несколько судов, обслуживающих Сахалин и Ямал. Так что серьезные потенциальные риски, учитывая санкционное давление, связаны с фрахтом и с обеспечением транспортировки СПГ в целом. На этом рынке, в отличие от нефтяного, нет аналога «серого флота», который помог бы оперативно перенастроить логистику поставок в обход Европы.
«Учитывая вышесказанное, можно сказать, что вся модель, на которой газовая отрасль держалась последние тридцать лет, ломается, – говорит Белогорьев. – Ее суть была в том, что пусть на внутреннем рынке сохраняется много дисбалансов, много монополизма, большие сложности с конкуренцией, но все это латается сверхдоходами, получаемыми на экспортных рынках. Все дисбалансы до недавнего времени заливались экспортными деньгами. И хотя пока, судя по отчету «Газпрома» за первое полугодие, ситуация не столь критична, дальше, по всем оценкам, будет хуже».
По словам эксперта, главный вопрос сейчас: насколько устойчивой окажется нереформированная газовая отрасль в условиях потери экспортных сверхдоходов? «Газпром», например, уже заявляет, что его поставки внутренним потребителям во многие регионы нерентабельны (хотя это вопрос дискуссионный). Также компания жалуется на то, что тарифы на транспортировку газа по магистральным трубопроводам не повышаются с 2015 года, и их нужно индексировать, чтобы поддерживать масштабную инвестпрограмму «Газпрома» (в том числе как раз в части транспортировки). Со стороны независимых газопроизводителей, напротив, много вопросов по тарифам на транспортировку и по доступу к хранению. Плюс общая проблема регулируемого ценообразования на газ. Несмотря на то, что с 2014 года началась биржевая торговля газом на Санкт-Петербургской международной товарно-сырьевой бирже, реального рыночного индикатора по газу Россия до сих пор не имеет, поскольку биржевые цены устойчиво следуют за регулируемыми. При этом в отсутствии внутреннего рыночного индикатора цен на газ, к внешним мы не привязываемся принципиально.
«В конце 2000-х многие носились с идеей «нетбэка», но фактического развития эта идея так и получила, а сейчас она уже явно не актуальна, – напоминает Белогорьев. – По сути, газовая отрасль застряла между газовой экономикой 80-х годов и рыночными преобразованиями, которые начинались, но были брошены на полпути в 90-х — начале 2000-х. И вот уже более двадцати лет всё это законсервировано, с минимальными изменениями, вроде частичной либерализации экспорта СПГ».
Энергетическая стратегия в части, касающейся газа, по мнению эксперта, должна подразумевать какую-то политическую решимость, должна быть четкая позиция государства, политическая воля, как это было в случае с реформами электроэнергетики или РЖД. А такой воли нет. Есть отдельные позиции (причем довольно мягко выражаемые) разных органов власти, таких как Федеральная антимонопольная служба, но у правительства в целом единой позиции нет. Все оглядываются на «Газпром», у которого свои, вполне естественные корпоративные интересы.
«К генеральной схеме развития газовой отрасли, одобренной в мае 2021 года, была приложена концепция развития национального рынка газа. Это был предельно выхолощенный документ, концепцией в полном смысле не являющийся, – рассказывает Белогорьев. – На мой взгляд, нужно вычленять эту концепцию из генсхемы и принципиально обновить и перенести в энергостратегию уже как открытый документ. Открытость — один из важнейших элеметнтов энергостратегии (в отличие от генсхем и той же концепции, которые, по сути, остались для служебного пользования). Публичное позиционирование очень важно как инструмент диалога и с российскими заинтересованными сторонами, и с зарубежными партнерами. А у нас основные дискуссии по теме газа ведутся в закрытых кабинетах и не выносятся в публичное пространство».
Эксперт считает, что ключевая проблема газовой отрасли сейчас – ценовая. «Газпром» открыто призывает к увеличению цен на газ для внутренних потребителей как способа компенсировать экспортные потери. Это может быть оформлено по-разному: индексация, опережающая инфляцию (сейчас такой сценарий уже принят для 2024-2025 гг.), или либерализация цен для коммерческих потребителей. Государству нужно определиться, что для него важнее: сохранить ценовую доступность газа для потребителей и тем самым продолжать субсидировать экономику и население (а это субсидирование во многом обеспечивалось деньгами, полученными от поставок в Европу), или повысить цены, дестимулируя спрос на газ, что улучшит финансовое положение газопроизводителей и они получат больше инвестиционных возможностей (рост цен, как ожидается, будет опережать сужение спроса). Кроме того, снижение спроса на газ хорошо с точки зрения низкоуглеродного развития и повышения энергоэффективности (учитывая, что российская экономика избыточно газоемкая). Но в этом случае следует учитывать рост издержек для экономики в целом и социальной напряженности, вызванного увеличением цен. В любом случае, любые изменения в ценообразовании должны быть увязаны с ростом конкуренции на внутреннем рынке – и в части транспорта, и в части хранения, и в части сбыта. Потому что, если либерализовать цены, но все остальные сферы оставить в нынешнем состоянии, то это только усилит существующие перекосы, так как в недореформированной газовой отрасли все взаимосвязано. «Потянув за одну ниточку», можно создать напряжение во всех остальных узловых точках, что рано или поздно приведет к серьезным сбоям в работе механизма в целом.
А уже в зависимости от решения ценового вопроса должна выстраиваться программа реформирования газовой отрасли.
Уголь
Уже давно стало понятно, что к 2030 году российские поставки угля на европейском направлении снизятся практически до нуля, так как Евросоюз решил от угля отказаться. С учетом таких изменений, Россия начала развивать транспортные мощности для поставок угля по восточному направлению (так называемый «Восточный полигон», предполагающий расширение БАМа и Транссиба). По изначальным планам, он должен был выйти на полную мощность только в 2025-2026 гг., однако потребовались транспортные мощности уже в 2022-2023 гг.
«Из-за этого возникают сложности с транспортировкой, так что инфраструктуру обязательно надо расширять, – комментирует заместитель генерального директора Института национальной энергетики Александр Фролов. – Причем не только по восточному направлению, но и по южному. И без участия государства развитие транспортной инфраструктуры невозможно».
По мнению Фролова, развитие угольной отрасли в целом России в некоторых аспектах имело бы смысл скопировать с китайской модели. Не в плане доминирования угля в энергобалансе, но в плане самого подхода к угольной отрасли. Так, в Китае проводится глубокая модернизация угольных электростанций, с тем, чтобы уровень выбросов в атмосферу на них стал сопоставим с выбросами газовых ЭС.
«Достойная задача, которая успешно решается. При этом, помимо снижения выбросов, модернизация позволяет снизить и количество топлива на производство киловатт-часа. России стоило бы двигаться в этом же направлении, – полагает эксперт. – Эти два момента, на мой взгляд, должны присутствовать в новой энергостратегии».
Электроэнергия
Основная проблема российской энергетики на сегодняшний день заключается в том, что генеральная схема размещения новых генерирующих мощностей весьма опосредованно связана с производственными проектами, потребляющими электроэнергию. Энергетики фактически не имеют никаких ориентиров, кроме общих слов со стороны инвесторов, которые обещают в том или ином регионе построить условный завод. А энергетическим компаниям строить объекты генерации просто так, без каких-либо гарантий спроса, не хочется. Даже если они будут получать деньги за предоставление мощности, прибыли новые объекты генерации не принесут.
«Строительство энергомощностей нужно увязывать с конкретными проектами, конкретными промышленными мощностями, должен быть стабильный потребитель хотя бы на 40% генерации, – объясняет главный редактор аналитического онлайн-журнала «Геоэнергетика ИНФО» Борис Марцинкевич. – Надо отдать должное министерству энергетики РФ, которое свой ход в этом направлении сделало и теперь на Дальнем Востоке появилась возможность выходить, минуя рынок, на прямые контракты поставок электроэнергии с обязательством «качай-или-плати». Но это решает лишь часть проблемы. На мой взгляд, этот вопрос должен быть внесен в энергостратегию».
Нужно также решать вопрос с наращиванием запасов урана, но следует учитывать, что еще не начата разработка уже открытых урановых месторождений в Якутии. Кроме того, запуск реактора БРЕСТ-300 на быстрых нейтронах (он должен быть запущен в 2026 году, однако сроки могут сдвинуться, – прим. ред.) означает переход к замкнутому топливному циклу. А это, в свою очередь, значит, что будет вовлечен весь уран-238, запасы которого в России огромны.
Кроме того, у России есть широкие перспективы по международному сотрудничеству, в том числе в сфере атомной энергетики, так как «Росатома» ни под одну из имеющихся санкций никогда не попадал. Учитывая вышесказанное, для России наиболее приемлемым вариантом будет строительство генерирующих мощностей там, где будет заведомо обеспеченный сбыт. Так, российско-китайское межправительственное соглашение от 2005 года подразумевает готовность Китая закупать у РФ до 30 млрд кВт/ч электроэнергии в год.
«Пока, впрочем, ни разу до таких объемов не доходило: традиционно Россия в КНР продавала около 3 млрд кВт/ч в год, в прошлом году было порядка четырех, по итогам 2023 г., вероятно, опять снизится до трех, – отмечает Марцинкевич. – Если к этому межправительственному соглашению вернуться и потщательнее его проработать, возможны варианты наращивания поставок российской электроэнергии в Китай, так как на севере КНР есть энергодефицит».
Причем сами станции России выгоднее строить на своей территории, так как в случае падения спроса со стороны Китая, будет собственный сбыт. Дело в том, что на российском Дальнем Востоке есть ряд объектов, которые были заморожены, но потенциально могут стать крупными потребителями электроэнергии. Например, Находкинский нефтехимический завод и металлургический комбинат в Сухом Доле, проект которого в 2020 году представляла «Роснефть» в рамках Восточного экономического форума «Роснефть». Кроме того, в ноябре текущего года должна быть обновлена стратегия развития судостроительной отрасли, а на Дальнем Востоке много судостроительных заводов. То есть варианты, куда поставлять «дальневосточную» энергию, помимо Китая, есть.
Также есть возможности поставок в Монголию. У монгольских властей есть проект строительства гидроэлектростанции на реке Селенга, Всемирный банк даже был готов этот проект профинансировать, но Монголия не стала строить ГЭС из-за того, что Селенга – крупнейший приток Байкала, и ее перекрытие может вызвать проблемы для озера.
«Российская электроэнергия была бы востребована в Монголии, и сам по себе тот факт, что Россия до сих пор не приходит в Монголию со своими электростанциями, выглядит довольно странно», – говорит Марцинкевич.
Далее – Казахстан. По оценке казахстанского Минэнерго, энергодефицит в республике в ближайшие десять лет составит около 10 млрд кВт/ч. Общий износ энергомощностей в Казахстане порядка 80%, потери в сетях – более 25%. При этом стоит учитывать, что энергетическая система Казахстана синхронизирована с российской и никаких проблем в поставках энергии нет. Конечно, Казахстан может продолжать вести переговоры о строительстве АЭС, но сколько это займет времени – не известно. Атомную электростанцию могла бы построить в Казахстане сама Россия, но для этого нужно межправительственное соглашение, а его заключение и все согласования могут занять до десяти лет: нужно привести законодательство в соответствие с требованиями МАГАТЭ, получить со стороны МАГАТЭ квалификацию государственных регуляторов и так далее. Поэтому гораздо проще построить ту же АЭС на территорию России и просто поставлять в Казахстан энергию.
«Строительство в РФ будет гораздо быстрее, учитывая, что «Силовые машины» научились делать турбины мощностью в 1200 МВт, и что «Росатом» подтянул все, что связано с АСУ ТП (автоматизированной системой управления технологическими процессами)», – поясняет эксперт.
Поставки российской электроэнергии в Киргизию, согласно действующему контракту на осенне-зимний период 2023-2024 гг. должны составить 1,5 млрд кВт/ч. При этом Киргизия оценивает энергодефицит в ближайшие три года в 5 млрд кВт/ч. Схожая ситуация в Узбекистане. Так что в этом направлении, по словам Марцинкевича, поставки более чем востребованы, но многое будет зависеть от российского МИДа и хода специальной военной операции.
Есть еще кавказское направление. К концу текущего года должно появиться ТЭО проекта энергетического моста Россия-Азербайджан-Иран. Энергетически север Ирана недостаточно развит, и для его развития нужно либо строить собственную генерацию, либо протягивать ЛЭП, что гораздо менее затратно и более просто.
«Со стороны Азербайджана предложений о строительстве новых электростанций пока не звучало, и, на мой взгляд, для России это повод воспользоваться ситуацией. «Вы размышляете – мы строим», – считает Марцинкевич.
Вопросы электрогенерации зачастую пересекаются с газовыми. Так, непонятно, что делать с мощностями газопроводов «Северный поток-1» и «Северный поток-2» Поставки в Европу по СП-1 прекратились, а СП-2 даже не был запущен. А в совокупности мощность труб составляет 110 млрд кубометров в год. Безусловно, можно построить газоотвод на Карелию и Мурманскую область, сократить добычу газа, построить новые СПГ-заводы, но полностью мощности обоих «Потоков» это не займет. Тем более, что технологий для строительство крупнотоннажных СПГ-заводов у России на данный момент нет.
«А вот газоперерабатывающие предприятия, производящие азотные удобрения, мы строить умеем. Это не те технологии, где у России есть критическая зависимость от импорта, и даже если сама Россия что-то не сможет сделать в этой сфере, здесь можно рассчитывать на помощь Китая. Производство азотных удобрений начинается с производства аммиака, которое, в свою очередь, начинается с парового риформинга (получение водорода из метана). Оптимальная температура для этого процесса — 725 градусов Цельсия. Добиться такой температуры гораздо проще и с экологической точки зрения лучше не сжигая газ, а подключив дополнительные мощности атомных электростанций. А с учетом того, что Россия является членом БРИКС, если речь пойдет о долгосрочных поставках азотных удобрений, РФ под развитие их производства могут быть даже предоставлены кредиты. Так что, если в новой энергетической стратегии не будет отражены вопросы газопереработки, я буду крайне удивлен», – говорит Марцинкевич.
Углеродная нейтральность и централизованное планирование
Говоря об энергостратегии-2050, Николай Шульгинов особо отметил, что она будет учитывать переход России к 2060 году к углеродной нейтральности. При этом ранее, в ходе Российской энергетической недели-2021 глава Минэнерго говорил, что поставленная цель достижима, но лишь при условии перехода к при возврате к долгосрочному централизованному планированию. Шульгинов тогда отметил, что на региональном уровне цели, которые ставит перед собой система перспективного планирования, зачастую не отвечает задачам генеральных схем, и часть системы планирования нацелена на коммерциализацию деятельности. Правда, о возврате к централизованному планированию министр говорил лишь в контексте электроэнергетики. Впрочем, в ходе другой сессии той же РЭН-2021, Шульгинов отмечал, что хаотическое и непредсказуемое движение в рамках стратегии по достижению климатических целей идет вразрез с потребностями экономики. Подразумевает ли это возврат к централизованному планированию в топливно-энергетическом комплексе в целом, и насколько вообще важно для России выйти на уровень углеродной нейтральности?
Александр Фролов полагает, что энергостратегия-2050 вообще не должна предполагать выход к 2060 г. на углеродную нейтральность.
«Нужно исходить из того, что мы будем продолжать делать то же, что делаем сейчас, только лучше. Углеродная нейтральность – это просто одна из модных тем. И хотя полностью закрывать глаза на нее нельзя, так как ее озвучивают многие из российских крупных партнеров, но в каком именно виде углеродная нейтральность будет достигнута (и будет ли она достигнута к 2060 г. вообще) – совершенно непонятно», – указывает эксперт.
В качестве примера Фролов привел европейский сценарий, который подразумевает закрытие угольных электростанций. Есть иные методы, такие как улавливание и захоронение, а также утилизация СО2, разного рода компенсационные мероприятия и так далее.
«По какому пути собирается идти Россия? Более того, непонятно, что такое «углеродная нейтральность» вообще, как понятие, – говорит замглавы ИНЭ. – Как она будет определяться, по каким критериям и параметрам? Эти моменты нигде четко не прописаны. А если понятие не раскрывается, то открываются широкие возможности для манипулирования результатом То есть любой результат при желании можно будет объявить достижением углеродной нейтральности. Хотелось бы в новой энергетической стратегии увидеть конкретное определение угелродной нейтральности, четкие цели, к которым мы стремимся».
Но в любом случае усилий только министерства энергетики для достижения углеродной нейтральности недостаточно, уверен Фролов. Для реализации такого рода стратегии нужна действительно плановая экономика, а переход к ней вряд ли возможен в реальности. Во-первых, у частного бизнеса всегда будут свои стратегические цели. При этом нельзя исключать, что для кого-то вообще закрыть предприятия окажется проще, чем перестраивать их работу под требования углеродной нейтральности. Во-вторых, перевод экономики на плановые рельсы будет означать смену общественно-экономической формации в целом. Безусловно, можно вводить элементы плановой экономики, и контроль государства над крупнейшими энергетическими компаниями этому способствует. Но этот контроль не стопроцентен и не в полной мере обеспечивает выполнение тех задач, которые ставит государство.
«Кроме того, возникает еще один вопрос: а как с планами у самого государства? Насколько грамотно и дальновидно оно их составляет? – говорит эксперт. – В качестве примера можно привести руководство Москвы, которое выделяет деньги на водоробусы. А для чего нам водоробусы? Зачем они? Это вновь тот же модный тренд, «все занимаются водородом». Но ведь совсем не обязательно делать то же, что делают все. То есть главный вопрос: «Зачем?». Зачем нам углеродная нейтральность? Для чего она? Что она даст на практике? Государство на это внятно ответить не может».
Алексей Белогорьев указывает, что российская стратегия низкоуглеродного развития до 2050 года крайне консервативна с точки зрения требований к ТЭК. Фактически их нет. Само по себе снижение выбросов предполагается, но нигде четко не прописано, каким оно должно быть и каким образом будет достигнуто. Весь расчет делается на рост поглощающей способности управляемых экосистем, прежде всего лесов. Хотя экспертные оценки ставит под сомнение саму возможность реализации такого сценария развития.
«Но если нет требований для ТЭК даже в профильной низкоуглеродной стратегии, то что можно прописать в энергетической? – задается вопросом Белогорьев. – Сам формат подготовки энергостратегии говорит о том, что видения, как должна развиваться энергетика, нет. Новое видение подразумевает, что такого рода документ должен активно обсуждаться отраслевыми компаниями, потребителями, учеными. Должна быть живая общественная дискуссия. Этого не видно».
Нужна ли новая энергостратегия вообще?
С одной стороны, мы живем в весьма беспокойное время с непонятными перспективами, но с другой – энергетика требует четкого планирования на десятилетия вперед. От этого планирования зависит инвестиционная активность, государственное финансирование, налоговые режимы и многое другое.
«То есть без стратегии мы жить не можем, – подчеркивает Александр Фролов. И очевидно, что в процессе ее реализации стратегия будет корректироваться. Другое дело, что эта стратегия должна в большей степени соответствовать интересам России, а не абстрактным представлениям о прекрасном, которые в данный момент доминируют на мировой арене. Лично у меня складывается впечатление, что в прошлые годы на энергостратегию РФ оказывали существенное влияние наиболее модные, раскрученные темы».
Сейчас, по мнению эксперта, следует «отделить зерна от плевел» и принимать решения, исходя именно из российских интересов, с учетом тех направлений, в которых наша энергетика будет развиваться, как внутри страны, так и вне ее. Конечно, совершенно игнорировать мировой контект не получится, так как российская энергетика интегрирована в мировую. И поэтому если Европа, например, заявляет о своих планах по отказу от двигателей внутреннего сгорания, это приходится учитывать. По словам Фролова, российское руководство могло бы проигнорировать наиболее популярные мировые тренды лишь в том случае, если бы у РФ была настолько выверенная собственная стратегия, что позволяла бы действовать проактивно, а не реактивно, как сейчас.
«Но не думаю, что в этом плане ситуация кардинально изменится», – говорит эксперт.
Алексей Белогорьев напоминает, что в рамках стратегического планирования ТЭК в любой стране энергетическая стратегия —документ самого высокого уровня. И его задачей не является указывать, например, сколько тонн нефти, или угля нужно добыть, в какие сроки, на каких месторождениях и куда потом поставить.
«Это документ не про добычу и не про маркетинг. Это концептуальное, идейное видение того, куда вообще двигаться энергетике. Какие есть ключевые цели, какие принципы развития, приоритеты долгосрочной государственной политики, – поясняет эксперт. – Вот, что должно быть в энергетической стратегии, на мой взгляд. А конкретные цифры, которые традиционно, скорее, как иллюстрация включаются в стратегии, отнюдь не обязательно должны присутствовать. Так, в действующей стратегии до 2035 г. запланированные балансовые значения вынесены в приложение, и это правильно. Но все любят цифры».
Основной вопрос: есть ли новые идеи, которые государство готово и хочет вложить в энергостратегию? Белогорьев отмечает, что если взять действующую энергостратегию, то в ней, в сущности, всего три идеи, составляющие основу документа. Первая: России нужно в ближайшие годы максимизировать добычу и экспорт ископаемых видов топлива, чтобы успеть монетизировать их запасы, пока на них есть спрос в мире. Цель эта отнюдь не оригинальна, эту же задачу в последние лет десять ставят перед собой все крупные экспортеры энергоресурсов, от стран ОПЕК до Австралии и США. Все понимают, что рано или поздно спрос достигнет пика, и дальше будет лишь снижение. Вторая идея состоит в том, что у России свой путь к низкоуглеродному будущему, более медленный и консервативный, чем у большинства стран-импортеров энергии, поскольку Россия – страна энергоизбыточная, и у нее к низкоуглеродному развитию должен быть собственный подход (например, не столько развивать возобновляемую энергетику, сколько делать ставку на природный газ и атомную генерацию). При этом третья идея предполагает, что, несмотря на консерватизм по отношению к низкоуглеродному развитию внутреннего рынка, Россия все же должна нарабатывать компетенции в сфере альтернативной энергетики (в части как научных разработок, так и производства оборудования). Начиная от солнечной и ветряной генерации, до водорода и термояда.
«Последние две идеи экономически (но не идейно) отчасти противоречат друг другу, так как весь международный опыт по развитию технологий для той же солнечной или ветровой генерации говорит о том, что крупное и успешное производство в этой области можно развить только опираясь на большой и растущий внутренний рынок, – отмечает Белогорьев. – А в России крупного внутреннего рынка ВИЭ нет и создавать его в обозримом будущем не планируется».
Действующая энергостратегия была сформулирована в основных чертах еще в 2013 году, хотя приняли ее только в 2020 г. И единственное изменение на уровне идей, которое было внесено за эти семь лет, это ориентация на импортозамещение (после санкций 2014 года). На сегодняшний день ни одна из отмеченных четырех упомянутых идей не утратила актуальности. Но не появилось и ни одной новой идеи. Они не просматриваются ни в заявлениях Минэнерго, ни в словах экспертов, готовящих аналитические материалы для новой энергостратегии.
«Все остается в рамках прежнего идейного поля. Поэтому я не понимаю смысл принимать новую энергостратегию, если нет принципиально новой идеи, которую можно туда вложить, – говорит Белогорьев. – Можно актуализировать ретроспективный анализ и планы по тем или иным показателям, но это не стратегия. Для новой энергетической стратегии должна сначала появиться прорывная стратегия экономического развития, цели которой будут определять новые требования к энергетике. Если, допустим, мы нацеливаемся на масштабное освоение космоса, то тогда нужно вкладывать силы и средства в соответствующие энергетические технологии. Либо, другой пример, Россия может сделать ставку на переселение большей части граждан в малоэтажные дома, что потребует развития децентрализованной, мобильной энергетики. То есть должны быть намечены какие-то фундаментальные изменения на долгий срок. Но на протяжении многих лет государственное планирование ориентируется на решение кратко- и среднесрочных задач. А о том, что будет происходить даже в 2030 году никто, по большому счету, не задумывается».
Автор: Алексей Топалов